24. Азадовский Оксману

<Ленинград> 7 марта <19>49

Дорогой Юлиан Григорьевич,

отвечаю сразу на два Ваших письма, — отвечаю коротко, п<отому> что труд­но писать. О причинах скоро узнаете. Душа болит...1.

Посылаю автореферат диссертации о Майкове2. Я потому думал, что Вы имеете его, т<ак> к<ак> он рассылался по университетам, и Вы как зав<еду­ющий> каф<ед>рой могли бы получить его. Вероятно, он просто как-то ми­новал Вас или рассылка была еще не вполне аккуратной. В нашем Унив<ер-ситет>е, ведь, это был еще первый случай защиты по новым правилам.

Спасибо за доброе слово о скверном Языкове. Он хорош только тем, что в нем удалось исправить ряд опечаток (текстовых), которые, к стыду своему, я обнаружил в изд<ании> Academia. Первоначально он был сделан полным, а потом пошли всякого рода сокращен<ия>. Интересно, за что именно буду за него разруган.

Удивительно, что Б<орис> В<икторович> все-таки не сдается. Но конеч­но оспорить Вашу блестящую догадку нельзя, — даже Ваши недоброжелатели признают это. И все стихотворение получает новый и совершенно четкий смысл. Я после Вашего комментария стал совсем по-иному относиться к нему3. Только, только... неправильно Вы сделали, что запрятали его в статью о Коль­цове, да еще такую, где героем-то не Кольцов даже, а Сухачев. Лучше было бы дать — хотя бы в виде небольшой предварительной публикации — специ­альный этюд, — ну, своего рода развернутый комментарий что ли, — но лишь бы отдельно и под специальным заглавием. А то, ведь, при отсутствии систе­матических обзоров литературы по отдельным вопросам, это затеряется4.

Кстати, о Пушкине и еще раз о Белинском.

У меня, было, носился один замысел, связанный и с Пушкиным, и с Белинским, да не придется его реализовать по многим причинам: ни времени нет, ни возможности. Мне хотелось выяснить: а что значил Белинский в жиз­ни Пушкина?5

Пушкин читал Б<елинско>го, оценил его и т. д. Два—три известных би­ографических факта свидетельствуют о многом, но что скрывается за ними? Ведь не мог же П<ушкин> только внешне отметить для себя взволновавшие его статьи молодого критика.


Что он прочитал в них: упрек за «Сказки»6, обвинение в уходе от передовых идей современности, в подражательности нар<одно>му творчеству, а не в твор­ческом его преображении, прочел упрек за избранный путь в прозе; увидел, что между ним и молодежью воздвигается какая-то стена; прочел, наконец, резкое обвинение за участие в «Б<иблиоте>ке для чтения», за освящение своим име­нем смирдинщины и сенковщины7, т. е. за уход в мещанство. Какие же выводы сделал из этого для себя Пушкин? Вывод о сказках, к сожалению, невозможно развернуть до конца, — но сказки 1835 г. характеризуются уже иным методом с иными источниками, чем первые; полный разрыв с Белкинской стихией, — переход к более глубокой тематике (тема «Рославлева»8 — новое возвращение к старой теме; Мария Шонинг9, наконец, «Капит<анская> Дочка»); и несомнен­ным результатом этих впечатлений — окончательное решение во что бы то ни стало разорвать союз со Смирдиным10 и основать свой журнал с желанием при­влечь к нему, в конце концов, и самого Белинского".

В этом же плане, в прямую полемику с Вами и Бонди, я рассматриваю очерк «О ничтожестве литературы русской...»12. Это — не брошенная из-за вы­шедшей статьи Б<елинско>го статья, — полемика и ответ «Лит<ературным> Мечтаниям»13. Датировка отрывка 1834 годом сама по себе ничего не дает: Томашевский полагает, что рукопись относится к первой половине 1834 г., но это гипотеза, ничем достоверным не подтверждаемая, — можно предположить и вторую половину года. Конечно, это гипотетическая расшифровка, но, ду­мается мне, более законная, чем Ваша и Бонди догадка.

Почему бы П<ушки>н бросил свой замысел из-за статьи Белинского? Разве Белинский сказал за него то, что он сам думал? Нет, конечно. Больше было разногласий, чем единомыслия — и в этом противопоставлении своей концепции смысл этой, оставшейся неоконченной статьи*.

Что Вы думаете обо всей этой ереси?

И кто знает, не похвалы ли и упреки Белинского — больше, конечно, пос­ледние — заставили его подвести итог своему творческому пути и месту в жиз­ни и литературе русского народа? Действительно ли он остается одиноким? Неужели он утратил народную любовь? Быть может, «Памятник» — также в этом плане размышлений и самопроверки — но это, конечно, м<ожет> быть высказано лишь в плане дополнительной интуиции, — доказать же это было бы трудно и потому должно остаться лишь на полях собственной памяти.

Впрочем, все это реализовано не будет, как и многое другое, что было задумано и начато. Полагаю, что и сданная в печать большая статья о фолькло­ристике XVIII века (для Радищевского сборника ИЛИ) также не увидит света14.

Что же делать, милый!

Обнимаю Вас, привет Антонине Петровне от меня и от Лидии Владими­ровны Вам обоим.

Привет А<лександ>ру Павловичу Скафтымову.

P. S. Еще, впрочем, несколько слов о «Памятнике». Не думайте, что мои соображения — просто лишь игра ума. Мой исходный пункт таков: почему П<ушки>н в 1836 г. задумался над своим местом в литературе и истории? Ведь не потому же, что, как любили писать мистически настроенные исследователи,

* Еще вопрос: как осмыслить слово «ничтожество» — я чувствую здесь полемику.

106


он как будто предчувствовал свой близкий конец <!> Это же вздор! Не потому же, что он был во власти своих настроений из-за семейных неурядиц <!>

Стихотворение написано 21 авг<уста> 1836 г., а в апреле этого года он читал новую статью о себе Белинского (см. Белинский, II, стр. 415). Что он читал в ней? Решительное утверждение о закате таланта Пушкина. Жестоко задело Пушкина и ироническое «Sic transit gloria mundi...»15.

Кстати, перечтите эту статью. Белинский понял (единственный!), что но­вые сказки Пушкина — не то, что первые. («Балды» он не знал.) И он говорит теперь Пушкину: Да, теперь это лучше и интереснее. «Сказка о рыбаке» — примечательна, но все же, в целом, вся эта ваша линия — вздор, дрянь и фальшь...

Ну, хватит.

Кстати, еще одно по поводу Белинского и Вашей одной фразы в письме. Неужели Вы серьезно думаете об академической премии? Я не сомневаюсь, что Ваши труды абсолютно заслуживают ее, но... Выкиньте эту мысль из го­ловы и не пытайтесь ее рассказывать.

Ну, всего хорошего! Еще раз жму руку. Печальные новости о Борисе Ми­хайловиче Вы, конечно, уже знаете. Он мужественно, по-прежнему, борется со смертью, но кто знает, не опередит ли мое письмо страшная телеграмма16.

М.

1 Это восклицание Марка Константиновича вызвано событиями весны 1949 г., т. е. начавшейся травлей «космополитов» (подробнее см. Предисловие).

«Все пережить пришлось в полной мере, — писал Марк Константинович 20 мая 1949 г. С. И. Минц, — толпу врагов, измену и равнодушие друзей, подлую трусость вчерашних «преданнейших» учеников и море, страшные по­токи льющейся отовсюду и все захлестывающей лжи и клеветы».

Софья Исааковна Минц (1899—1964) — фольклорист. Научный сотруд­ник Лит. музея (Москва).

Ср. также рассказ о событиях весны 1949 г. в письме М. К. Азадовского к Н. К. Гудзию от 15 мая 1949 г.:

«Вы, конечно, знаете о той возмутительной истории, жертвой которой я стал. Вы, конечно, знаете, что я сейчас лишен всяких источников существо­вания, опозорен и, по существу, — назовем вещи своими именами, — изгнан из науки. <...> Сам я вот уже третий месяц болен, два месяца провел в посте­ли, а в это время в мое отсутствие на меня выливались потоки клеветы и лжи; отрицали всякое значение моих работ, извращали смысл написанного, при­писывали то, чего никогда не утверждал, и — самое безобразное и опасное — клеветали политически. Когда оправлюсь, придется немало труда положить на реабилитацию, на восстановление своего научного достоинства и чести советского гражданина.

В пружинах этой истории для меня многое — неясно. <...> Почему оказа­лось возможным все это, как и всю мою чуть ли не сорокалетнюю (36 лет) работу зачеркнуть в один миг и обречь, повторяю, в будущем <меня> на полуголодное существование».

Николай Каллиникович Гудзий (1887—1965) — историк рус. и украин­ской лит-р, автор учебника по истории древнерус. лит-ры (1-е изд. — 1938). Академик АН УССР (1945). Профессор Московского ун-та (с 1922 г.). В 1938—1947  гг. зав. Отделом древнерус. лит-ры ИМЛИ. Научный сотрудник Ин-та
лит-ры им. Т. Г. Шевченко Украинской АН.

2  См. примеч. 34 к письму 21.

3  Речь идет об оде «Вольность». См. подробнее в предыдущих письмах.

4  Азадовский, очевидно, не знал, что Юлиан Григорьевич «запрятал» в эту статью свое сообщение «Пушкин и Руже де Лиль», которое ему не удалось обнародо­вать в «Звеньях» (ср. примеч. 3 к письму 35).

5  «Сообщение» на эту тему предполагалось к печати в одном из томов ЛН, посвященных Белинскому. 29 января 1948 г. С. А. Макашин писал Оксману: «Относительно «Пушкина и Белинского». На эту же тему имеется какой-то небольшой фактический материал у Б. С. Мейлаха и у М. К. Азадовского. Оба секретничают. Договорился я с ними так. Мейлах пришлет свою заметку че­рез 5—6 дней, а Азадовскому я покажу и Ваше, и мейлаховское сообщение. Если это не то, что раздобыл Азадовский, то он напишет и свою заметку. Тогда мы дадим три самостоятельных сообщения под одной «шапкой». Но Азадовский почему-то убежден, что то, что он знает, знаете и Вы и что ему нет смысла тратить время на оформление заметки, прежде чем он не разуверится в своем предположении» (РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр. 655. Л. 9). 12 марта 1948   г. С. А. Макашин писал Азадовскому: «...Напомню Вам о Вашем намере­нии <?> приготовить небольшое сообщение на тему о Белинском и Пушкине. Ю. Г. Оксман (он сейчас здесь) статьи своей не представил и вряд ли успеет в оставшееся время написать эту статью» (РГБ. Ф. 542. Карт. 66. Ед. хр. 22. Л. 3). В итоге ни Азадовский, ни Оксман так ничего и не опубликовали на эту тему. (См.: Азадовских Л. В. Из научного наследия М. К. Азадовского (Замыслы и начинания). С. 219—220. Ср. также примеч. 12 к письму 25 и письмо 34.) Что касается Б. С. Мейлаха, то подготовленная им статья «Белинский о Пушки­не» была напечатана в ЛН. Т. 55. С. 177—184.

6  В первой статье из цикла «Лит. мечтания» (см. ниже примеч. 13) Белинский, обрисовав безотрадную, с его точки зрения, картину современной литератур­ной жизни в России, писал о том, что из создателя «сильных и мощных песен», В которых «впервые пахнуло веяние жизни русской», Пушкин, «игри­вый и разнообразный талант которого так любила и лелеяла Русь», превра­тился в автора «мертвых безжизненных сказок» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. / Под ред. и с примеч. С. А. Венгерова. СПб., 1900. Т. I. С. 309).

7  Ежемесячный журн. «Библиотека для чтения» издавался в 1834—1856 гг. под фактической ред. О. И. Сенковского (1800—1858), ученого-востоковеда, пи­сателя и журналиста (псевдоним — Барон Брамбеус). Об А. Ф. Смирдине см. в примеч. 6 к письму 1. Смирдин был издателем «Библиотеки для чтения».

8  «Рославлев, или Русские в 1812 году» — известный роман M. H. Загоскина, на
который Пушкин полемически отозвался повестью «Рославлев» (1831).

9  «Марья Шонинг» — прозаическое произведение Пушкина (1835).

10 С 1827 г. Смирдин регулярно печатал произведения Пушкина; кроме того в 1834—1835 гг. он платил поэту высокий гонорар за участие в «Библиотеке для чтения» (см. выше примеч. 7). Позднее Смирдин становится комиссионером «Современника».

11 Речь идет о журн. «Современник», где Белинский в 1836—1837 гг. не печатал­ся. О желании Пушкина «перетянуть» Белинского в Петербург для работы в «Современнике» свидетельствует письмо П. В. Нащокина к поэту, датируе­мое концом октября 1836 г. (Пушкин. Т. 16. Письма. <М.,> 1949. С. 181).

12 Неоконченная статья Пушкина, датируемая 1834 г., которую как самостоя­тельное произведение впервые выделил С. М. Бонди (см.: Бонди С. Историко-лит. опыты Пушкина //ЛН. Т. 16-18. С. 421-442).

108


13 Согласно мнению С. М. Бонди, статья Пушкина осталась недописанной по той причине, «что в 1834 г. в «Молве» печаталась в ряде номеров знаменитая статья Белинского «Литературные мечтания», где, давая, так же как Пушкин, обзор русской литературы от Кантемира до 30-х годов XIX в., он в высшей степени талантливо и горячо (хотя и чрезмерно многословно) доказывал свое основное положение, что у нас пока еще нет литературы. Прочтя эту статью Белинского, столь совпадающую по основной установке и даже по общему плану с начатой им статьей «О ничтожестве литературы русской», Пушкин конечно должен был отказаться от своего замысла» (Указ. соч. С. 441). Это же предположение было высказано и Оксманом в коммент. к наброску дан­ной статьи (см.: Пушкин А. С. Поли. соброч. в 9-ти т. Под общей ред. Ю. Г. Оксмана и М. А. Цявловского. Т. IX. Критика. История. Автобиогра­фия. Материалы записных книжек и черновые наброски. Подг. текста и ком­мент. Ю. Г. Оксмана. М., 1937. С. 732; имя Оксмана в изданном томе отсут­ствует).

14 Эта работа, представлявшая собой фрагмент из «Истории рус. фольклористи­ки», предназначалась для «Радищевского сб.>, который готовился тогда в ПД. 27 февраля 1949 г. Азадовский сообщал Г. Ф. Кунгурову: «Сейчас большой кусок — почти весь XVIII век (листов 6) — отдал для сборника по Радищеву, который готовится нашим Ин<ститу>том. Боюсь только, как бы не заставили сокращать» (ЛНС. Т. 8. С. 269). Однако задуманный сб. не состоялся. Статья Азадовского о Радищеве и фольклористике XVIII в. не была опубликована. Рукопись находится в РГБ (см.: Ф. 542. Карт. 14. Ед. хр. 5, 6; Карт. 15. Ед. хр. 1). См. также: Азадовская Л. В. Из научного наследия М. К. Азадовского (Замыс­лы и начинания). С. 211.

15 Речь идет о рецензии Белинского на «Стихотворения» Александра Пушкина (Часть четвертая. СПб., 1835). «Конечно, в ней виден закат таланта, — так отзывался критик об этой книге и помещенных в ней «Сказках», — но таланта Пушкина; в этом таланте есть еще какой-то блеск, хотя слабый и бледный... <...> Самые его сказки — они, конечно, решительно дурны, конечно поэзия и не касалась их; но все-таки они целою головою выше всех попыток в этом роде других наших поэтов. Мы не можем понять, что за странная мысль овладела им и заставила тратить свой талант на эти поддельные цветы. <...> Увы... Sic transit gloria mundi!..» (Белинский В. Г. Поли. собр. соч. / Под ред. и с примеч. С. А. Венгерова. СПб., 1900. Т. 2. С. 415; впервые: Молва. 1836. № 3).

16 «...В феврале он был при смерти, — писал Оксману о Б. М. Эйхенбауме 19 мая 1949 г. Н. И. Мордовченко, — но вопреки всем врачебным прогнозам выжил и сейчас выздоравливает. Лежит еще в больнице до конца мая и стал таким же, как прежде; сегодня я был у него». Мордовченко пишет также, что тяже­лобольному Эйхенбауму не сообщалось о событиях в Ленинградском ун-те, в частности о том, что он, наряду с Азадовским и Гуковским, освобожден от работы (РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр. 700. Л. 49 об.).

Ср. в воспоминаниях Ю. М. Лотмана: «За выдержку и постоянную улыбку Эйхенбаум заплатил дорогой ценой: у него был тяжелый инфаркт и мозговая эмболия. Ухоженный и очень знаменитый врач Союза писателей, выходя из его кабинета и поправляя перед зеркалом галстук, произнес: «Мы, конечно, больше не увидим нашего дорогого Бориса Михайловича». Буквально из мо­гилы Эйхенбаума вытащила Виктория Михайловна Лотман — тогда молодой, но уже известный в Ленинграде врач. Она неделями не отходила от его крова­ти» (Лотман Ю. Двойной портрет // Лотмановский сб. 1. М., 1995. С. 69).

Виктория Михайловна Лотман (род. в 1919 г.) — врач. Сестра Ю. М. Лот­мана.