29. Азадовский — Оксману
<Ленинград> 3 октября
<19>49 Дорогой Юлиан Григорьевич,
я вчера отправил Вам письмо, а затем
вспомнил, что забыл коснуться в нем вопроса об издании Пушкина. С нетерпением
жду Ваших критических замечаний, к<ото>рые Вы приготовили, — боюсь
только, чтоб очень широкая огласка их или, вернее, широкое распространение не
было использовано совсем в других целях, учитывая положение критикуемого и
особенно острую ненависть к нему его прямого начальства1.
По существу
же дела, многое в редакционной работе Б<ориса>
В<икторо-вича> у меня вызывает также сомнение и некоторый внутренний
отпор. Вот сейчас только что просмотрел два первых тома юбилейного
десятитомника Ак<адемии> Наук2. Не
знаю, кто за него ответственен в полной мере. На последней странице указано,
что проверка текстов и комментарии принадлежат такому-то3. А
все остальное? Композиция издания — кто за нее отвечает и кто ее автор? Я,
конечно, не текстолог в полном и подлинном смысле этого слова; мне нечего и
думать, чтобы в какой-то, хотя бы сотой доле, приблизиться к тому мастерству,
к<ото>рым владеете Вы, Борис Викторович, Сергей
Михайлович, Тат<ьяна> Григ<орьевн>а и немногие другие. Но по
вопросам композиции и некоторым общим вопросам, мне кажется, я могу иметь
суждение.
И вот, скажу по
правде, мне стало страшно от знакомства с двумя томиками нового издания,
призванного быть самым авторитетным для широких кругов читателей и тем самым
отменить все предыдущие и соседние. Мне кажется, здесь все недостатки
формалистической текстологии покойного Мст. Ал. Цявловского
доведены до крайности и вместе с тем канонизированы.
Издание
невероятно засорено мелочами, неотделанными и незаконченными строками, пьесами
без начала и конца, случайными записями и пр. — я не отрицаю нужности всего
этого (м<ожет> б<ыть>, даже не всего) — но
место ему, — если давать вообще, — в петитном тексте, а не в основном. Не понимаю,
почему при наличии отдела ранних редакций нет отдела черновых,— или почему при
наличии того же отдела ранних редакций в основной текст попадает «Мое беспечное
незнанье...», позже распавшееся на «Демона» и «Свободы сеятель...». Представьте
себе положение рядового читателя,
к<ото>рый теперь не знает, куда же
относятся знаменитые строки о пасущихся народах. С какой пьесой они должны
быть связаны окончательно и в какой редакции восприниматься как окончательно
пушкинское суждение4. Не уверен, что место
в основном тексте и «Тавриде», восстановлением к<ото>рой Б<орис> В<икторович> законно гордится5.
Между прочим, в большом академическом издании как будто этот текст отсутствует6.
Б<орис> Викт<орович> как-то — в личной
беседе со мной — очень остроумно и иронически говорил о стремлении Цявловского
создавать лишние «номера», лишние «opus'ы». А вот теперь в этом издании мы видим то же самое. Но,
ведь, задача состоит в том, чтобы дать «Полное собрание сочинений Пушкина»,
а не полное собрание всего того, что он когда-либо, по какому-либо поводу и т.
д. писал. Это полное собрание всех пушкинских писаний, — но не всякое
«писание» есть «сочинение». А так как данное издание не является,
действительно, полным собранием всего написанного Пушкиным (варианты, напр<имер>), то тем самым многие такие случайные
записи, наброски etc.
возводятся в ранг сочинений, чем явно искажается образ поэта.
Неужели,
действительно, нужно вносить такие «произведения», как сомнительного (в смысле
пушкинской атрибуции) капитана Борозду с его преступлением против общепринятой
нравственности7, незаконченный набросок
«Как глубоко, как широко...»8 и т. д. и т. д.? Может быть, я сужу
неверно и рассуждаю как обыватель, но мне тяжело было перелистывать это
издание: оно не доносит до читателя образ Пушкина (говорю только о первых двух томах
— остальное я еще не выкупал), — наоборот: как-то
мельчит его, разменивает на разные лики, воспроизводит все гримасы и мешает
целостному восприятию гения. Оно затемняет, а не помогает лучшему усвоению.
Не забудьте, что
издание юбилейное, первый тираж которого обозначен в 50.000. Сознаюсь, что я
сейчас страшно боюсь, как бы это юбилейное, массовое издание, предназначенное
для популяризации поэта, не попало в руки моего сына. Не знаю, куда его
запрятать, — а то не пройдет и нескольких дней, как я буду иметь удовольствие
слышать строки «Царя Никиты»9 и просьбу объяснить непонятные места.
Единственное достижение юбилея! «Царь-Никита» опубликован, наконец, полностью,
— неизвестно, кстати сказать, в силу каких соображений именно в данной
редакции.
Вообще, да простит
мне тень Мстислава Александровича и сам Бор<ис> Викт<орович>,
— но это издание напомнило издание Брюсовское10.
Я очень
боюсь, что эта формалистическая текстология, что эта невероятная засоренность
и, я бы сказал, беспринципность издания могут в один прекрасный день вызвать
такую реакцию, которая сможет снести с лица земли, вообще, научную текстологию
и принципы академического издания.
Между
прочим, и Цявловский, и Томашевский упорно включают в «коллективное» «Нравоучит<ельные> четверостишия» и упорно не желают
считаться с моим анализом. Мне кажется, я довольно убедительно показал, что им
место в стихах Языкова11.
Можно поспорить и
об отдельных примечаниях. Меня интересует Ваше мнение о комментарии к отрывку
«Заступники кнута и плети»12. Мне кажется, что та интерпретация,
которую сделала Тат<ьяна> Гр<игорьевна>,
абсолютно не выдерживает критики. С чего бы это Пушкин стал именовать и Жуковского, и Плетнева — «знаменитыми
князьями»?! Да и вообще, почему это не автобиографично, — если так, то откуда
взялось «меня»?13 Я полагаю, что это какой-то черновик, набросок
какого-то замысла, оставшегося нереализованным. М<ожет>
б<ыть>, какая-нибудь неиспользованная заготовка14.
Вот Вам мои дилетантские сомнения и недоумения. Хочу знать Ваше мнение.
Крепко жму руку
и обнимаю.
Ваш М. А.
1 Т. е. Н. Ф.
Бельчикова.
2 Имеются
в виду два первых тома Полн. собр. соч. Пушкина в 10 т. (см. примеч. 13 к
письму 16), содержащие лирику Пушкина (Т. I. 1813—1820; Т. II. 1820-1826).
3 Проверка
текстов и комментарии к обоим томам принадлежали Б. В. Томашевскому.
4 «Паситесь
мирные народы...» — эту строчку М. А. Цявловский ввел в текст
стихотворения «Свободы сеятель пустынный...». Однако концовка данного стихотворения
(вместе с цитируемой строкой) почти дословно совпадает с шестью заключительными
строками стихотворения «Мое беспечное незнанье...», перекликающегося, в свою
очередь, с «Демоном». Все фрагменты относятся к
5 Стихотворному фрагменту «Таврида» (1822) Б.
В. Томашевский посвятил специальную работу, в которой по рукописям пытался
реконструировать поэтический замысел Пушкина (см.: Уч. зап. Ленинградского гос. ун-та. 1949. Т. 122. Серия
филологич. наук. Вып. 16. С. 97—124).
6 В
«большом академическом издании» «Таврида» была помещена М. А. Цявловским в
составе одноименного цикла, состоящего из нескольких стихотворений (см.: Пушкин.
Т. 2 (1). Стихотворения 1817—1825. Лицейские стихотворения в позднейших
редакциях. <М.,> 1947. С. 256—257). Со своей стороны, Б. В. Томашевский, понимавший «Тавриду» как
«неосуществленную романтическую поэму» (см.: Томашевский Б. В. Пушкин.
Работы разных лет. М., 1990. С. 361), поместил в десятитомнике
7 Капитан
Борозда (Бороздна) — герой скабрезно-шутливого четверостишия «Накажи, святой
угодник...» (1822). В России впервые опубликовано В. Я. Брюсовым (1908) как
текст, приписываемый Пушкину. В собр. соч. Пушкина введено
М. А. Цявловским (см.: Пушкин. Т. 2 (1). С. 258). Перепечатано Б. В. Томашевским
(без последней строки) в юбилейном десятитомнике (Т. I. С. 377).
8 Имеется
в виду эротическое четверостишие Пушкина «Как широко...» (1825), впервые
введенное в собр. соч. Пушкина M. A. Цявловским (см.: Пушкин. Т. 2 (1). С. 475). В юбилейном
десятитомнике (без последней строки): Т. II. С. 324.
9 Имеется
в виду «Сказка о царе Никите и сорока его дочерях» (1822), в которой Пушкину
бесспорно принадлежат первые 26 строк, сохранившиеся в
126
черновом автографе.
В юбилейном десятитомнике (Т. II. С. 134—140)
напечатан полный текст «Сказки...»
10 Имеется
в виду: Пушкин А. С. Поли. собр.
соч.: В 3 т. и 6 ч. / Ред., вступ. статья и коммент. В. Брюсова. М. 1919.
Общая направленность претензий Азадовского к редакторским решениям,
принятым в «юбилейном» 10-томнике
11 Одиннадцать
«Нравоучительных четверостиший», анонимно опубликованных в
Свои
соображения, побудившие его включить «Четверостишия» в Полн.
собр. стихотворений Языкова, М. К. Азадовский изложил в изд.
Точка зрения
Азадовского получила в дальнейшем поддержку: «Нравоучительные четверостишия»
стали рассматриваться как принадлежащие Языкову. См., например: Языков Н.
М. Полн. собр. стихотворений / Вступ. статья, подготовка текста и примеч.
К. К. Бухмейер. М.; Л., 1964. С. 232—233, 627.
12 Черновой набросок Пушкина, датируемый
13 Речь
идет об интерпретации этого фрагмента, предпринятой Т. Г. Зенгер (Цявловской)
в статье «Из черновых текстов Пушкина» (в кн.: Пушкин — родоначальник новой
рус. лит-ры. Сб.
научно-исследовательских работ. Под ред. Д. Д. Благого, В. Я. Кирпотина. M—Л., 1941. С. 31—47). Исследовательница истолковала
пушкинский набросок как эпиграмму, направленную якобы против Плетнева.
Вяземского и Жуковского, иронически названных «знаменитыми
князьями». В десятитомнике
14 Как
установил И. Л. Фейнберг, «знаменитыми князьями» Пушкин именовал братьев Д. И.
и Я. И. Лобановых-Ростовских, голосовавших в Гос. совете в